Travel Tips
Lorem ipsum dolor sit amet, consectetur adipiscing elit.
С Вилли я познакомился 30 декабря 2004 года. Мне было тогда 15 лет, а ему – 11 с небольшим. Кто думает, что у нас с Вилли будет секс, может сразу отложить мою повесть в сторону, а тот, кто любит всякие подростковые баловства, шалости и игры, наверно, получит удовольствие. Дело происходит в Германии, где я живу. Вилли был в 11 лет почти что уже пацаном, подростком. Черноволосый, черноглазый, темнокожий; скажу прямо, о ч е н ь красивый человечек южной внешности. Что и не удивительно, ведь он наполовину турок. На площадке у нас было всего две квартиры: наша и Вилли с мамой. Чувствовалось, что Вилли были интересны люди, которые еле-еле говорят по-немецки, а ещё хуже – понимают. Вышло так, что мы стали встречаться каждый день, потому что его мама попросила меня позаниматься с Вилли русским языком. У них с этого года второй иностранный язык, и у Вилли не особо ладится с письмом.
Уроки проходили у нас дома. Обстановка была благоприятнейшая. На первые уроки мы одевались немного «торжественно»: я по привычке, а он, наверно, потому, что мама велела. А потом почти каждый день одежда упрощалась. Сначала я перелез в джинсы и рубашку с короткими рукавами (так сказать, подал пример соседской непринуждённости), а потом и он. Дошло у Вилли (где-то к апрелю-маю) до майки и шортов. После лета он стал приходить в таком виде в с е г д а и - босиком. На самих уроках много смеялись, читали и писали короткие предложения из сборника для первого класса. Вилли привык постепенно не делать ошибок. А ещё он стал говорить по-немецки медленно и отчётливо. Это заметили все, даже его дружки, которые смеялись, что раньше он не говорил, а «стрелял». Сделал он это и з – з а м е н я , чтобы я мог его понимать.
Мы с Вилли очень сошлись. Он не хотел уходить после урока, и тогда начиналось чаепитие. Вилли мне рассказывал всё, что ему хотелось, а я сидел с тетрадкой и, если не понимал какое-нибудь слово, переспрашивал, записывал, потом смотрел в словаре, выучивал и на следующий день уже – «употреблял» - к удовольствию Вилли. Впоследствии, когда к нашим урокам добавились эротические игры, меня страшно возбуждало, что Вилли произносил русские словечки с сильным акцентом, потому что немцам совершенно не даются звуки «ы», «ж», «щ», мягкое «л». Они не могут сказать «Аня», а только «Анья»; вместо Кати у них всегда «Катья». Когда Вилли произносил слово «щекотка» или «пощекотать» или – «пощекочите» - это была просто умора, но очень волнующая. Слово «пожалейте» в его устах звучало тоже сексуально. У нас ведь (я сильно забегаю вперёд) одна из игр заключалась в том, что Вилли – «немецкий мальчик» - попадает в плен, и я веду допрос с целью выведать у него секретную информацию. Естественно, доходит до «пыток». По-немецки я «не понимаю», вот ему и приходится употреблять те русские словечки, которые он знает.
На лето Вилли уехал в Турцию, к тёткам, которых у него было бесчисленное множество и которые его обожали. Я очень скучал по нему (когда он приехал, выяснилось, что это взаимно) и вспоминал, было ли у нас что-нибудь «обнадёживающее» за пять месяцев занятий. Было! Приходя в майке, Вилли иногда поднимал руки, потягивался, и я с удивлением и удовольствием обнаружил, что у него под мышками уже есть волоски. Вот что значит южный мальчик! Вилли, конечно, заметил, что я без стеснения его разглядываю и стал поднимать руки чуть ли не каждую минуту, особенно во время чаепития, хотя для этого было мало повода. А вот разговоров и намёков пока никаких не возникало. Я будто бы чувствовал, что можно не спешить, потому что заниматься мы будем ещё долго и всё успеем. Так и вышло!
Не успел Вилли забежать домой после приезда, как примчался ко мне. Я его едва узнал – он был не смуглый, а просто – ч ё р н ы й ! При этом волосы совершенно выгорели. Он выглядел, как на негативе фото. Вилли рванулся ко мне, как-то смешно ткнулся головой, подарил пачку открыток, потом застеснялся. Это было так мило! Конечно, первое, что я сказал:
- Вилли, как ты загорел. Ты в е з д е такой?
Он засмеялся и говорит: - Нет, не везде.
Тут он задрал шорты так высоко, чтобы я увидел б е л о е . Было соблазнительно и смешно! И он прямо-таки хотел, чтобы я рассмотрел эту разницу. Он, видно, в своей Турции загорал в достаточно длинных плавках или даже в трусах, потому что белой кожи было – много. А подмышки загорели почти, как всё остальное: видать, он лежал на спине, забросив руки за спину. Уже потом Вилли рассказал, что все шесть недель думал, как он снова придёт ко мне, что настроение у него было, как он выразился, «бесстыдное и развратное» (эти немецкие словечки я тотчас же занёс в свою тетрадку); говорит, доходило до того, что он прибегал к тёте и ласкался к ней, надеясь, что она как-то поддержит, может – пошлёпает его или потискает. Но турецкие тёти – «самых честных правил», и он ничего не добился.
Я понял, что могу быть нахальнее, чем в прошлом году, и этим только оправдаю надежды Вилли. Первый же урок прошёл у нас «революционно»! Конечно, после лета Вилли было вначале тяжелее писать диктанты, читать, и он делал ошибки. Я сразу же сказал ему, что за ошибки буду н а к а з ы в а т ь . Мой тон , видно, был такой, что он понял: наказание будет необычное. Когда он снова написал слово неправильно, я сказал, что за каждую ошибку ему придётся снять одну одёжку. Он покраснел, захихикал и говорит:
- Значит после третьей ошибки я останусь голый?
Я говорю, раз мол, ты л е г к о одеваешься, выходит, так. Интересно, что он всё же стал о ч е н ь стараться. Не знаю, надеялся ли он остаться в одежде или просто хотел отсрочить момент. Но как ни старайся, минуты через четыре он уже сидел в одних трусах. Я заметил, что рука у него дрожала - можно его понять. Вилли было стыдно, и он всё лето хотел этого стыда. Он потом сказал, что если бы не наши уроки, у него бы никогда ничего не было, так и мучился бы только без толку. Скоро подоспела и третья ошибочка. Я специально ехидным голосом сказал, что вот сейчас шестиклассник голенький будет. Вилли стал честно стягивать трусы, но – повернувшись спиной. Я велел сделать «кругом». Он сначала согнулся в три погибели, но это было смешно. Я ему приказал встать прямо и поднять руки. Внимательно рассмотрел его и сказал, якобы с удивлением:
- А у тебя т у т ещё больше волос, чем под мышками.
Вилли был трёх цветов: красное лицо, коричевая кожа, и белое – всё, что раньше находилось под трусами. И всё же – не полностью белое. Я говорю, что ты, мол, наверно, иногда загорал без трусов. Он признался, что когда тёти не было дома, лежал в саду голый. Я сказал ему садиться и дальше писать диктант. Урок продолжался ещё, наверно, минут 15, и за всё это время можно было заметить, что возбуждение Вилли не идёт на убыль: его немаленький петушок (Schwnzchen) смотрел всё время в небо. Когда мы закончили, он стал надевать сначала не трусы, а м а й к у ! Это было забавно. Вилли задал вопрос, что будет, если он сделает б о л ь ш е трёх ошибок. Я говорю:
- А вот придумай себе сам какое-нибудь с т р а ш н о е наказание и мне скажешь.
А он говорит:
- Я уже л е т о м придумал».
Вилли сказал потом, что он п л о х о спал ночью, всё представлял, как будет. Смешно даже: он не сомневался, что сделает н у ж н о е количество ошибок, при котором ему придётся снова снимать трусы и получать следующее наказание. Мне тоже было не до сна. Я, конечно, был уверен, что Вилли скажет его щекотать, и всё думал, как это лучше обставить. В общем смешно, что мы оба мало заботились о самом уроке, зато предавались эротическим фантазиями. Вилли пришёл ко мне красный, как помидор. Я говорю со смехом:
- А вдруг у тебя не будет ни одной ошибки?
- А я тогда н а р о ч н о сделаю.
В этот раз я сказал ему, что он не будет снимать одёжку после каждой ошибки, мы просто будем з а п и с ы в а т ь , а потом уж – разом! Кончился урок.
- Ну и что ты себе придумал?, - спрашиваю я.
- Вы д о л ж н ы меня пощекотать.
Я внутренне даже засмеялся; неужели в с е мальчики одинаковые? - Но до этого ты д о л ж е н снова раздеться.
Едва Вилли начал стягивать шорты, я говорю, что я выйду на кухню, а он всё с себя снимет и станет на мостик (он обещал летом потренироваться). Вилли крикнул:
- Ой!, - но я уже выходил из комнаты.
Не звал он меня дольше, чем я думал, а потом слышу:
- Готово!
Ожидая в коридоре, я прикидывал, что Вилли может выбрать один из четырёх вариантов, то есть, ногами к дверям, лицом к дверям или же – поперёк. Он встал – «лицом». Тем, что я увидел, можно любоваться сколько угодно! Не зря ещё потом много десятков раз я заставлял Вилли становиться на мостик – не надоедало никогда! Сначала я заметил его красное лицо (кажется, рот был открыт) и пушистые подмышки, потом живот, посредине такую длинную стрелу, окружённую чёрными волосками, а уж затем – предельно широко расставленные ноги. Сразу же захотелось дотронуться, но я сдержался, потому что Вилли тотчас бы рухнул, а хотелось рассматривать его подольше. Он так смешно спрашивал:
- Ну всё или ещё нет?
Конечно, я отвечал, что ещё нет. Наконец он явно устал, и я разрешил ему лечь на спину. Ночью думал, как сделать так, чтобы Вилли мне н е м е ш а л его щекотать. Уже было ясно по его смешливости, что щекотки он будет бояться д и к о , и о том, чтобы самому держать руки и ноги, не могло быть и речи. «Нужной» кровати у нас нет, но меня осенило, что для привязки подойдут кресла, которые нам подарила мама Вилли. Сами они тяжёлые, а ножки расставлены как раз очень широко. Но для проформы я заставил Вилли лечь на кровать и закинуть руки назад. Едва я произнёс, что, мол, начнём, как Вилли моментально убрал руки из-за головы. Я сказал ему опять забросить. Это было бесполезно: только я собрался прикоснуться к подмышкам, как он уже захохотал и опять прижал к себе руки. Тут Вилли сказал:
- Если вы меня не привяжете, ничего не выйдет. Щекотка для меня – самое с т р а ш н о е наказание.
Тогда я сказал ему лечь на ковёр, пододвинул кресло к рукам и привязал двумя верёвками (всё уже было приготовлено).
- А н о г и?, - спросил Вилли.
- Успеешь, а пока можешь ими дрыгать, сколько хочешь, - ответил я.
Раз Вилли с а м выбрал себе наказание, я решил его особо не жалеть и пощекотать к а к с л е д у е т . Сначала стал волоски под мышками шевелить, Вилли начал хохотать и пытался защититься ногами. Он мотал головой во все стороны и сквозь хохот что-то выкрикивал. Я его стыдил и говорил, что мальчик должен в с ё терпеть (вот из этих слов и выросла наша более поздняя игра в пленного). Стал подлезать под рёбра, считать их, ругаться, что он ногами мешает, а потом наказал тем, что стал тыкать под рёбра пальцами. Вилли завопил, я остановился и спрашиваю:
- Что, хватит? - а он кричит:
- Ещё!. Я почувствовал, что во мне просыпается что-то жестокое, но - ещё так ещё. Постепенно перешёл к животу, и тут Вилли стал ногами не просто мешать, а не давать щекотать дальше. Вот и настал момент привязать ноги ко второму креслу. Какой «красивый» вид был у мальчика! Я щекотал ему живот одним пальцем – худший вид наказания – и приговаривал при этом, что надо похудеть. Вилли сквозь вопли прокричал, что он у ж е похудел. Тогда я сказал, что и ляжки у него толстоватые, и потихоньку стал подниматься от колена выше, сначала по одной ноге, потом по другой, потом стал мять их двумя руками. Вилли только набирал дыхание в промежутке между приступами хохота. Долго дразнил я его на подходе к мячикам. Пацан уже изнемогал просто, когда я начал его наконец щупать. Хохот не уменьшился, он просто стал другого сорта. Мне кажется, Вилли было тут не так уж и щекотно, просто он скрывал свой стыд в хохоте и воплях. Наконец я объявил, что на сегодня сеанс окончен. Мне кажется щекотка продолжалась минут пять «чистого времени», но для жертвы – это вечность. Вилли был не красный, а какой-то бордовый. Отвязал ему одну руку и сказал, чтобы он дальше освобождался сам.
Я пошёл греть чай. Прихожу с угощением, а Вилли уже сидит за столом с горящими глазами и спрашивает:
- Ну, как я себя в ё л ?
Я почувствовал, что он хочет, чтобы его поругали, засмеялся и говорю, что вёл он себя очень позорно, что мальчик его возраста не должен так вопить и визжать, надо т е р п е т ь . Он говорит, что мы, дескать теперь будем к а ж д ы й д е н ь делать, вот он и потренируется. Тут я как раз похвалил его и говорю:
- Знаешь, как щекотка полезна для здоровья!
Он спрашивает:
- А почему?
- Ну, во-первых, после хохота чувствуешь, что отдохнул.
Вилли говорит, ему кажется, что он сейчас будет летать.
– Вот видишь, - назидательно сказал я.
– Во-вторых, ты похудеешь.
– Мне надо, меня уже ребята начинаю дразнить, потому что я поесть люблю и спортом не занимаюсь.
– А как же мостик?
- Ну так я всё лето тренировался.
– В-третьих, во время щекотки у тебя будет петушок расти.
Я говорю, что завтра, мол, то же сделаем, что сегодня. Не надоест ли одно и то же? Вилли серьёзно сказал, что щекоткой будем заниматься каждый день и добавлять н о в о е .
- Что же? - я сделал вид, будто неопытен в этих делах.
– Я уже придумал п я т ь наказаний.
Тут я чуть не упал. Мне так захотелось узнать сразу все. Ведь я не рассказывал про нас с двоюродным братом – специально, чтобы Вилли не спросил раньше времени, ч т о мы делали. Я надеялся, что Вилли изобретёт что-нибудь новенькое. Он мялся, не говорил, а потом вдруг сказал:
- Я сейчас н а п и ш у все пять.
Писал почему-то долго. Kitzel (щекотка), Klte (холод,) Grtel (ремень), Wscheklammer (бельевые прищепки), Flachzange (плоскогубцы.) Когда я увидел этот список, у меня прямо дыхание перехватило: мы в с ё это делали с братом, кроме одного, до чего Вилли не додумался, и это было как бы грустно - ничего нового, но с другой стороны – это же настоящие «пытки». Мы-то с братом придумывали их друг другу, а Вилли – с е б е ! Я сделал вид, конечно, что ничего не понимаю, и потребовал разъяснений. Про холод Вилли сказал, что надо прикладывать что-нибудь из холодильника.
– Можно я посмотрю? - спросил он.
Долго разглядывал содержимое полок, хмыкал, доставал бутылки и банки, попросил разрешения открыть м о р о з и л к у . Когда он туда заглянул, мне стало очень интересно.
- А что это? - спросил Вилли – Ой, не могу держать в руках!
Я говорю, что это такой компресс, который прописывает зубной врач после лечения. Его надо заворачивать в полотенце и прикладывать к лицу. Это такая пластмассовая пластинка длиной сантиметров в 20, шириной в 10 и толщиной – примерно в 2 см. Просто так её действительно в руки не возьмёшь – она холодней льда! Вилли молча закрыл морозилку.
- Ну, а причём здесь ремень? - спрашиваю я. – Ты хочешь, чтобы я тебя как провинившегося гимназиста малость постегал по попе?
- Нет, я должен лежать на спине - сказал Вилли.
Я чуть не закашлялся.
– Это же больно!
- Мне н у ж н о терпеть.
- А прищепки?
- Вы будете меня щипать.
Я тоже не стал уточнять, ч т о мне нужно щипать. Но плоскогубцы меня просто добили.
- Вилли, - говорю я, - неужели ты хочешь, чтобы я тянул тебя за волосы или – дёргал?
- Нет, вы будете мне волосы в ы щ и п ы в а т ь.
– Ты, наверно, не представляешь, какая это пытка!
- Нет, я чуть-чуть уже попробовал.
Я говорю, что всё же могу просто пощипать, а он твердит, что надо вы-щипать. Вдруг Вилли хлопает себя по голове и говорит, что он совсем забыл: у них в кладовке стоит раскладушка. Я спрашиваю, что, мол, неудобно, когда к креслу привязывают. А Вилли говорит, что ему-то у д о б н о, а вот вам неудобно н а к л о н я т ь с я .
На следующий день Вилли явился на урок с раскладушкой. В этот раз я опять приказал ему встать на мостик, но уже н о г а м и к дверям. Это так интересно: входишь и прямо перед собой широко расставленные ноги Вилли и его толстенькие ляжки Он в такой позиции не может видеть моего лица, только догадывается, к у д а я смотрю. Этот кадр так и просился на фото, да только теперь всё надо носить в ателье, а это невозможно. Это мы с братом сами проявляли и печатали, так уж столько нащелкали, что потом приятно было полюбоваться! Привязывать к раскладушке намного лучше, всё же она пошире кресла и повыше. Я, например, чтобы щекотать Вилли, просто уселся на стул. Для обновления впечатлений взял такую массажную щётку с шипами. Если ей слегка прикасаться, ужасно щекотно, если провести сильно – начинают все эти места гореть. Я сделал и то и другое. Потом пошли в ход руки. Вилли заливался от хохота, а к этому привыкнуть нельзя, каждый раз испытываешь такое удовольствие от этих воплей, визгов и невнятных восклицаний! Потом я спрашиваю, ну, что, мол, дальше, ведь у него в списке стоит «холод». Вилли говорит:
- Сейчас вы возьмёте в морозилке эту ш т у к у .
Я спросил его, хорошо ли он подумал. Знаю не понаслышке, какой кошмар, когда к разгорячённому после пятиминутной щекотки (а у нас в этот раз было даже дольше) тебе начинают класть на всякие чувствительные места банку с огурцами или бутылку молока. Вилли твердит своё. Я беру полотенце (иначе не удержать от холода), достаю этот компресс, оборачиваю кусочек в полотенце и остальное – ледяное – кладу Вилли на шею и медленно начинаю двигать вниз, по направлению к животу. Крик был тот ещё! У меня есть опыт: надо не просто прикладывать, а положить на какое-нибудь место и п р и ж а т ь . Тогда кажется, что тебя замораживают! Терпеть это нельзя, поэтому мы с братом договаривались, что если жертва произнесёт какое-нибудь ключевое слово, пытку немедленно прекращаем. Это условие я и предложил Вилли. Он ничего не сказал. Так медленно я дошёл до живота, потому прижал кончик петушка, потом повёл дальше, и скоро эта пластинка полностью закрыла всё, что у Вилли было между ног. Я нажал как следует и стал ждать, что будет. Через несколько секунд Вилли всё же не выдержал и крикнул «слово». Я отнял компресс и увидел, к изумлению, что член у Вилли был натянут, как никогда. То, что он не смог выдержать, для него оказалось двойным унижением. А раз так, то я начал его стыдить за трусость.
- Сейчас вы снова сделаете, - каким-то чужим голосом сказал Вилли.
Я предложил, когда опять доберусь до между ног, медленно считать до десяти (это означает полминуты), а потом я сам уберу. Вилли кивнул головой и набрал воздуху. Я положил «штуку» на ляжку и стал вести вверх. Вилли, конечно, заголосил. Не дойдя до нужного места, я положил «штуку» на другую ногу и опять не спеша отправился вверх. А потом опять закрыл всё, что у Вилли было длинного и круглого, прижал и велел считать. Этот счёт был незабываем! Сквозь крики и вопли, Вилли пытался считать медленно, убыстрял, я его тормозил, и так кое-как прошли полминуты.
Сели пить чай. Вилли спрашивает, дескать, я ничего не замечаю?
- Я весил вчера 55 кило, сегодня 54 с половиной, а после этого урока, наверно, ещё похудел!
- Как же ты собираешься терпеть ремень, если вот с холодом так плохо себя вёл?
- С этой штукой мы опять повторим, только я буду считать до двадцати, а потом ремень.
– Хочешь, я буду тебя стегать только для вида, слегка?
Вилли даже возмутился.
- Ну ладно, завтра ляжешь на живот.
- Warum? - спросил Вилли с неподражаемой интонацией.
– Увидишь.
На следующий день он встал на мостик п о п е р ё к – очень приятно смотреть и стыдить его. Я заметил, что в минуты стыда у Вилли волоски поднимались д ы б о м – такое я видел в первый раз! Потом он улёгся на живот, и я снова привязал его так, что он не мог пошевелиться. Щекотал на этот раз а в т о р у ч к о й , а потом снова руками. Вилли вопил больше обычного: он же н е з н а л , где я его буду щекотать, а ещё потому что пришлось п о д л е з а т ь , чтобы не пропустить ни одного щекотного места. Потом я достал компресс из морозилки, положил ему на спину. Это действительно – ужасно! Но Вилли так п р и я т н о кричал, что мне было его не жалко. Стал подниматься по ногам вверх и подсунул штуку так, что Вилли всем своим добром прижал пластинку и ничего не мог сделать. Тут я сказал ему считать до двадцати! Что он вынес, могу себе представить! Дальше – самое интересное в этот день! Вилли уже показал мне подходящий ремень, который он сам принёс: довольно узкий и жёсткий. Начал я не сильно, так что Вилли даже молчал, потом посильнее, Вилли заохал, тогда ещё поднажал. Вилли стал вести себя «плохо», но я уже знал, что это чисто «сексуальные» вопли, что он наслаждается своим унижением, что показывает себя слабаком. И ещё: мы с братом делали так, что оставались небольшие розовые следы, которые через несколько часов проходили. Если они появлялись, значит сильнее не надо, а слабее – с к у ч н о ! Я похлёстывал Вилли и приговаривал, вот, мол, не будешь больше делать ошибок, это ещё только разминка.
Продолжение следует...
Уроки проходили у нас дома. Обстановка была благоприятнейшая. На первые уроки мы одевались немного «торжественно»: я по привычке, а он, наверно, потому, что мама велела. А потом почти каждый день одежда упрощалась. Сначала я перелез в джинсы и рубашку с короткими рукавами (так сказать, подал пример соседской непринуждённости), а потом и он. Дошло у Вилли (где-то к апрелю-маю) до майки и шортов. После лета он стал приходить в таком виде в с е г д а и - босиком. На самих уроках много смеялись, читали и писали короткие предложения из сборника для первого класса. Вилли привык постепенно не делать ошибок. А ещё он стал говорить по-немецки медленно и отчётливо. Это заметили все, даже его дружки, которые смеялись, что раньше он не говорил, а «стрелял». Сделал он это и з – з а м е н я , чтобы я мог его понимать.
Мы с Вилли очень сошлись. Он не хотел уходить после урока, и тогда начиналось чаепитие. Вилли мне рассказывал всё, что ему хотелось, а я сидел с тетрадкой и, если не понимал какое-нибудь слово, переспрашивал, записывал, потом смотрел в словаре, выучивал и на следующий день уже – «употреблял» - к удовольствию Вилли. Впоследствии, когда к нашим урокам добавились эротические игры, меня страшно возбуждало, что Вилли произносил русские словечки с сильным акцентом, потому что немцам совершенно не даются звуки «ы», «ж», «щ», мягкое «л». Они не могут сказать «Аня», а только «Анья»; вместо Кати у них всегда «Катья». Когда Вилли произносил слово «щекотка» или «пощекотать» или – «пощекочите» - это была просто умора, но очень волнующая. Слово «пожалейте» в его устах звучало тоже сексуально. У нас ведь (я сильно забегаю вперёд) одна из игр заключалась в том, что Вилли – «немецкий мальчик» - попадает в плен, и я веду допрос с целью выведать у него секретную информацию. Естественно, доходит до «пыток». По-немецки я «не понимаю», вот ему и приходится употреблять те русские словечки, которые он знает.
На лето Вилли уехал в Турцию, к тёткам, которых у него было бесчисленное множество и которые его обожали. Я очень скучал по нему (когда он приехал, выяснилось, что это взаимно) и вспоминал, было ли у нас что-нибудь «обнадёживающее» за пять месяцев занятий. Было! Приходя в майке, Вилли иногда поднимал руки, потягивался, и я с удивлением и удовольствием обнаружил, что у него под мышками уже есть волоски. Вот что значит южный мальчик! Вилли, конечно, заметил, что я без стеснения его разглядываю и стал поднимать руки чуть ли не каждую минуту, особенно во время чаепития, хотя для этого было мало повода. А вот разговоров и намёков пока никаких не возникало. Я будто бы чувствовал, что можно не спешить, потому что заниматься мы будем ещё долго и всё успеем. Так и вышло!
Не успел Вилли забежать домой после приезда, как примчался ко мне. Я его едва узнал – он был не смуглый, а просто – ч ё р н ы й ! При этом волосы совершенно выгорели. Он выглядел, как на негативе фото. Вилли рванулся ко мне, как-то смешно ткнулся головой, подарил пачку открыток, потом застеснялся. Это было так мило! Конечно, первое, что я сказал:
- Вилли, как ты загорел. Ты в е з д е такой?
Он засмеялся и говорит: - Нет, не везде.
Тут он задрал шорты так высоко, чтобы я увидел б е л о е . Было соблазнительно и смешно! И он прямо-таки хотел, чтобы я рассмотрел эту разницу. Он, видно, в своей Турции загорал в достаточно длинных плавках или даже в трусах, потому что белой кожи было – много. А подмышки загорели почти, как всё остальное: видать, он лежал на спине, забросив руки за спину. Уже потом Вилли рассказал, что все шесть недель думал, как он снова придёт ко мне, что настроение у него было, как он выразился, «бесстыдное и развратное» (эти немецкие словечки я тотчас же занёс в свою тетрадку); говорит, доходило до того, что он прибегал к тёте и ласкался к ней, надеясь, что она как-то поддержит, может – пошлёпает его или потискает. Но турецкие тёти – «самых честных правил», и он ничего не добился.
Я понял, что могу быть нахальнее, чем в прошлом году, и этим только оправдаю надежды Вилли. Первый же урок прошёл у нас «революционно»! Конечно, после лета Вилли было вначале тяжелее писать диктанты, читать, и он делал ошибки. Я сразу же сказал ему, что за ошибки буду н а к а з ы в а т ь . Мой тон , видно, был такой, что он понял: наказание будет необычное. Когда он снова написал слово неправильно, я сказал, что за каждую ошибку ему придётся снять одну одёжку. Он покраснел, захихикал и говорит:
- Значит после третьей ошибки я останусь голый?
Я говорю, раз мол, ты л е г к о одеваешься, выходит, так. Интересно, что он всё же стал о ч е н ь стараться. Не знаю, надеялся ли он остаться в одежде или просто хотел отсрочить момент. Но как ни старайся, минуты через четыре он уже сидел в одних трусах. Я заметил, что рука у него дрожала - можно его понять. Вилли было стыдно, и он всё лето хотел этого стыда. Он потом сказал, что если бы не наши уроки, у него бы никогда ничего не было, так и мучился бы только без толку. Скоро подоспела и третья ошибочка. Я специально ехидным голосом сказал, что вот сейчас шестиклассник голенький будет. Вилли стал честно стягивать трусы, но – повернувшись спиной. Я велел сделать «кругом». Он сначала согнулся в три погибели, но это было смешно. Я ему приказал встать прямо и поднять руки. Внимательно рассмотрел его и сказал, якобы с удивлением:
- А у тебя т у т ещё больше волос, чем под мышками.
Вилли был трёх цветов: красное лицо, коричевая кожа, и белое – всё, что раньше находилось под трусами. И всё же – не полностью белое. Я говорю, что ты, мол, наверно, иногда загорал без трусов. Он признался, что когда тёти не было дома, лежал в саду голый. Я сказал ему садиться и дальше писать диктант. Урок продолжался ещё, наверно, минут 15, и за всё это время можно было заметить, что возбуждение Вилли не идёт на убыль: его немаленький петушок (Schwnzchen) смотрел всё время в небо. Когда мы закончили, он стал надевать сначала не трусы, а м а й к у ! Это было забавно. Вилли задал вопрос, что будет, если он сделает б о л ь ш е трёх ошибок. Я говорю:
- А вот придумай себе сам какое-нибудь с т р а ш н о е наказание и мне скажешь.
А он говорит:
- Я уже л е т о м придумал».
Вилли сказал потом, что он п л о х о спал ночью, всё представлял, как будет. Смешно даже: он не сомневался, что сделает н у ж н о е количество ошибок, при котором ему придётся снова снимать трусы и получать следующее наказание. Мне тоже было не до сна. Я, конечно, был уверен, что Вилли скажет его щекотать, и всё думал, как это лучше обставить. В общем смешно, что мы оба мало заботились о самом уроке, зато предавались эротическим фантазиями. Вилли пришёл ко мне красный, как помидор. Я говорю со смехом:
- А вдруг у тебя не будет ни одной ошибки?
- А я тогда н а р о ч н о сделаю.
В этот раз я сказал ему, что он не будет снимать одёжку после каждой ошибки, мы просто будем з а п и с ы в а т ь , а потом уж – разом! Кончился урок.
- Ну и что ты себе придумал?, - спрашиваю я.
- Вы д о л ж н ы меня пощекотать.
Я внутренне даже засмеялся; неужели в с е мальчики одинаковые? - Но до этого ты д о л ж е н снова раздеться.
Едва Вилли начал стягивать шорты, я говорю, что я выйду на кухню, а он всё с себя снимет и станет на мостик (он обещал летом потренироваться). Вилли крикнул:
- Ой!, - но я уже выходил из комнаты.
Не звал он меня дольше, чем я думал, а потом слышу:
- Готово!
Ожидая в коридоре, я прикидывал, что Вилли может выбрать один из четырёх вариантов, то есть, ногами к дверям, лицом к дверям или же – поперёк. Он встал – «лицом». Тем, что я увидел, можно любоваться сколько угодно! Не зря ещё потом много десятков раз я заставлял Вилли становиться на мостик – не надоедало никогда! Сначала я заметил его красное лицо (кажется, рот был открыт) и пушистые подмышки, потом живот, посредине такую длинную стрелу, окружённую чёрными волосками, а уж затем – предельно широко расставленные ноги. Сразу же захотелось дотронуться, но я сдержался, потому что Вилли тотчас бы рухнул, а хотелось рассматривать его подольше. Он так смешно спрашивал:
- Ну всё или ещё нет?
Конечно, я отвечал, что ещё нет. Наконец он явно устал, и я разрешил ему лечь на спину. Ночью думал, как сделать так, чтобы Вилли мне н е м е ш а л его щекотать. Уже было ясно по его смешливости, что щекотки он будет бояться д и к о , и о том, чтобы самому держать руки и ноги, не могло быть и речи. «Нужной» кровати у нас нет, но меня осенило, что для привязки подойдут кресла, которые нам подарила мама Вилли. Сами они тяжёлые, а ножки расставлены как раз очень широко. Но для проформы я заставил Вилли лечь на кровать и закинуть руки назад. Едва я произнёс, что, мол, начнём, как Вилли моментально убрал руки из-за головы. Я сказал ему опять забросить. Это было бесполезно: только я собрался прикоснуться к подмышкам, как он уже захохотал и опять прижал к себе руки. Тут Вилли сказал:
- Если вы меня не привяжете, ничего не выйдет. Щекотка для меня – самое с т р а ш н о е наказание.
Тогда я сказал ему лечь на ковёр, пододвинул кресло к рукам и привязал двумя верёвками (всё уже было приготовлено).
- А н о г и?, - спросил Вилли.
- Успеешь, а пока можешь ими дрыгать, сколько хочешь, - ответил я.
Раз Вилли с а м выбрал себе наказание, я решил его особо не жалеть и пощекотать к а к с л е д у е т . Сначала стал волоски под мышками шевелить, Вилли начал хохотать и пытался защититься ногами. Он мотал головой во все стороны и сквозь хохот что-то выкрикивал. Я его стыдил и говорил, что мальчик должен в с ё терпеть (вот из этих слов и выросла наша более поздняя игра в пленного). Стал подлезать под рёбра, считать их, ругаться, что он ногами мешает, а потом наказал тем, что стал тыкать под рёбра пальцами. Вилли завопил, я остановился и спрашиваю:
- Что, хватит? - а он кричит:
- Ещё!. Я почувствовал, что во мне просыпается что-то жестокое, но - ещё так ещё. Постепенно перешёл к животу, и тут Вилли стал ногами не просто мешать, а не давать щекотать дальше. Вот и настал момент привязать ноги ко второму креслу. Какой «красивый» вид был у мальчика! Я щекотал ему живот одним пальцем – худший вид наказания – и приговаривал при этом, что надо похудеть. Вилли сквозь вопли прокричал, что он у ж е похудел. Тогда я сказал, что и ляжки у него толстоватые, и потихоньку стал подниматься от колена выше, сначала по одной ноге, потом по другой, потом стал мять их двумя руками. Вилли только набирал дыхание в промежутке между приступами хохота. Долго дразнил я его на подходе к мячикам. Пацан уже изнемогал просто, когда я начал его наконец щупать. Хохот не уменьшился, он просто стал другого сорта. Мне кажется, Вилли было тут не так уж и щекотно, просто он скрывал свой стыд в хохоте и воплях. Наконец я объявил, что на сегодня сеанс окончен. Мне кажется щекотка продолжалась минут пять «чистого времени», но для жертвы – это вечность. Вилли был не красный, а какой-то бордовый. Отвязал ему одну руку и сказал, чтобы он дальше освобождался сам.
Я пошёл греть чай. Прихожу с угощением, а Вилли уже сидит за столом с горящими глазами и спрашивает:
- Ну, как я себя в ё л ?
Я почувствовал, что он хочет, чтобы его поругали, засмеялся и говорю, что вёл он себя очень позорно, что мальчик его возраста не должен так вопить и визжать, надо т е р п е т ь . Он говорит, что мы, дескать теперь будем к а ж д ы й д е н ь делать, вот он и потренируется. Тут я как раз похвалил его и говорю:
- Знаешь, как щекотка полезна для здоровья!
Он спрашивает:
- А почему?
- Ну, во-первых, после хохота чувствуешь, что отдохнул.
Вилли говорит, ему кажется, что он сейчас будет летать.
– Вот видишь, - назидательно сказал я.
– Во-вторых, ты похудеешь.
– Мне надо, меня уже ребята начинаю дразнить, потому что я поесть люблю и спортом не занимаюсь.
– А как же мостик?
- Ну так я всё лето тренировался.
– В-третьих, во время щекотки у тебя будет петушок расти.
Я говорю, что завтра, мол, то же сделаем, что сегодня. Не надоест ли одно и то же? Вилли серьёзно сказал, что щекоткой будем заниматься каждый день и добавлять н о в о е .
- Что же? - я сделал вид, будто неопытен в этих делах.
– Я уже придумал п я т ь наказаний.
Тут я чуть не упал. Мне так захотелось узнать сразу все. Ведь я не рассказывал про нас с двоюродным братом – специально, чтобы Вилли не спросил раньше времени, ч т о мы делали. Я надеялся, что Вилли изобретёт что-нибудь новенькое. Он мялся, не говорил, а потом вдруг сказал:
- Я сейчас н а п и ш у все пять.
Писал почему-то долго. Kitzel (щекотка), Klte (холод,) Grtel (ремень), Wscheklammer (бельевые прищепки), Flachzange (плоскогубцы.) Когда я увидел этот список, у меня прямо дыхание перехватило: мы в с ё это делали с братом, кроме одного, до чего Вилли не додумался, и это было как бы грустно - ничего нового, но с другой стороны – это же настоящие «пытки». Мы-то с братом придумывали их друг другу, а Вилли – с е б е ! Я сделал вид, конечно, что ничего не понимаю, и потребовал разъяснений. Про холод Вилли сказал, что надо прикладывать что-нибудь из холодильника.
– Можно я посмотрю? - спросил он.
Долго разглядывал содержимое полок, хмыкал, доставал бутылки и банки, попросил разрешения открыть м о р о з и л к у . Когда он туда заглянул, мне стало очень интересно.
- А что это? - спросил Вилли – Ой, не могу держать в руках!
Я говорю, что это такой компресс, который прописывает зубной врач после лечения. Его надо заворачивать в полотенце и прикладывать к лицу. Это такая пластмассовая пластинка длиной сантиметров в 20, шириной в 10 и толщиной – примерно в 2 см. Просто так её действительно в руки не возьмёшь – она холодней льда! Вилли молча закрыл морозилку.
- Ну, а причём здесь ремень? - спрашиваю я. – Ты хочешь, чтобы я тебя как провинившегося гимназиста малость постегал по попе?
- Нет, я должен лежать на спине - сказал Вилли.
Я чуть не закашлялся.
– Это же больно!
- Мне н у ж н о терпеть.
- А прищепки?
- Вы будете меня щипать.
Я тоже не стал уточнять, ч т о мне нужно щипать. Но плоскогубцы меня просто добили.
- Вилли, - говорю я, - неужели ты хочешь, чтобы я тянул тебя за волосы или – дёргал?
- Нет, вы будете мне волосы в ы щ и п ы в а т ь.
– Ты, наверно, не представляешь, какая это пытка!
- Нет, я чуть-чуть уже попробовал.
Я говорю, что всё же могу просто пощипать, а он твердит, что надо вы-щипать. Вдруг Вилли хлопает себя по голове и говорит, что он совсем забыл: у них в кладовке стоит раскладушка. Я спрашиваю, что, мол, неудобно, когда к креслу привязывают. А Вилли говорит, что ему-то у д о б н о, а вот вам неудобно н а к л о н я т ь с я .
На следующий день Вилли явился на урок с раскладушкой. В этот раз я опять приказал ему встать на мостик, но уже н о г а м и к дверям. Это так интересно: входишь и прямо перед собой широко расставленные ноги Вилли и его толстенькие ляжки Он в такой позиции не может видеть моего лица, только догадывается, к у д а я смотрю. Этот кадр так и просился на фото, да только теперь всё надо носить в ателье, а это невозможно. Это мы с братом сами проявляли и печатали, так уж столько нащелкали, что потом приятно было полюбоваться! Привязывать к раскладушке намного лучше, всё же она пошире кресла и повыше. Я, например, чтобы щекотать Вилли, просто уселся на стул. Для обновления впечатлений взял такую массажную щётку с шипами. Если ей слегка прикасаться, ужасно щекотно, если провести сильно – начинают все эти места гореть. Я сделал и то и другое. Потом пошли в ход руки. Вилли заливался от хохота, а к этому привыкнуть нельзя, каждый раз испытываешь такое удовольствие от этих воплей, визгов и невнятных восклицаний! Потом я спрашиваю, ну, что, мол, дальше, ведь у него в списке стоит «холод». Вилли говорит:
- Сейчас вы возьмёте в морозилке эту ш т у к у .
Я спросил его, хорошо ли он подумал. Знаю не понаслышке, какой кошмар, когда к разгорячённому после пятиминутной щекотки (а у нас в этот раз было даже дольше) тебе начинают класть на всякие чувствительные места банку с огурцами или бутылку молока. Вилли твердит своё. Я беру полотенце (иначе не удержать от холода), достаю этот компресс, оборачиваю кусочек в полотенце и остальное – ледяное – кладу Вилли на шею и медленно начинаю двигать вниз, по направлению к животу. Крик был тот ещё! У меня есть опыт: надо не просто прикладывать, а положить на какое-нибудь место и п р и ж а т ь . Тогда кажется, что тебя замораживают! Терпеть это нельзя, поэтому мы с братом договаривались, что если жертва произнесёт какое-нибудь ключевое слово, пытку немедленно прекращаем. Это условие я и предложил Вилли. Он ничего не сказал. Так медленно я дошёл до живота, потому прижал кончик петушка, потом повёл дальше, и скоро эта пластинка полностью закрыла всё, что у Вилли было между ног. Я нажал как следует и стал ждать, что будет. Через несколько секунд Вилли всё же не выдержал и крикнул «слово». Я отнял компресс и увидел, к изумлению, что член у Вилли был натянут, как никогда. То, что он не смог выдержать, для него оказалось двойным унижением. А раз так, то я начал его стыдить за трусость.
- Сейчас вы снова сделаете, - каким-то чужим голосом сказал Вилли.
Я предложил, когда опять доберусь до между ног, медленно считать до десяти (это означает полминуты), а потом я сам уберу. Вилли кивнул головой и набрал воздуху. Я положил «штуку» на ляжку и стал вести вверх. Вилли, конечно, заголосил. Не дойдя до нужного места, я положил «штуку» на другую ногу и опять не спеша отправился вверх. А потом опять закрыл всё, что у Вилли было длинного и круглого, прижал и велел считать. Этот счёт был незабываем! Сквозь крики и вопли, Вилли пытался считать медленно, убыстрял, я его тормозил, и так кое-как прошли полминуты.
Сели пить чай. Вилли спрашивает, дескать, я ничего не замечаю?
- Я весил вчера 55 кило, сегодня 54 с половиной, а после этого урока, наверно, ещё похудел!
- Как же ты собираешься терпеть ремень, если вот с холодом так плохо себя вёл?
- С этой штукой мы опять повторим, только я буду считать до двадцати, а потом ремень.
– Хочешь, я буду тебя стегать только для вида, слегка?
Вилли даже возмутился.
- Ну ладно, завтра ляжешь на живот.
- Warum? - спросил Вилли с неподражаемой интонацией.
– Увидишь.
На следующий день он встал на мостик п о п е р ё к – очень приятно смотреть и стыдить его. Я заметил, что в минуты стыда у Вилли волоски поднимались д ы б о м – такое я видел в первый раз! Потом он улёгся на живот, и я снова привязал его так, что он не мог пошевелиться. Щекотал на этот раз а в т о р у ч к о й , а потом снова руками. Вилли вопил больше обычного: он же н е з н а л , где я его буду щекотать, а ещё потому что пришлось п о д л е з а т ь , чтобы не пропустить ни одного щекотного места. Потом я достал компресс из морозилки, положил ему на спину. Это действительно – ужасно! Но Вилли так п р и я т н о кричал, что мне было его не жалко. Стал подниматься по ногам вверх и подсунул штуку так, что Вилли всем своим добром прижал пластинку и ничего не мог сделать. Тут я сказал ему считать до двадцати! Что он вынес, могу себе представить! Дальше – самое интересное в этот день! Вилли уже показал мне подходящий ремень, который он сам принёс: довольно узкий и жёсткий. Начал я не сильно, так что Вилли даже молчал, потом посильнее, Вилли заохал, тогда ещё поднажал. Вилли стал вести себя «плохо», но я уже знал, что это чисто «сексуальные» вопли, что он наслаждается своим унижением, что показывает себя слабаком. И ещё: мы с братом делали так, что оставались небольшие розовые следы, которые через несколько часов проходили. Если они появлялись, значит сильнее не надо, а слабее – с к у ч н о ! Я похлёстывал Вилли и приговаривал, вот, мол, не будешь больше делать ошибок, это ещё только разминка.
Продолжение следует...